Дядюшка-литератор
Был у Сергея Львовича старший брат, Василий Львович. Наружностью они были схожи, только Сергей Львович казался немного получше. Оба имели рыхлые пузатые туловища на жидких ногах, волосы редкие, носы тонкие и кривые; у обоих острые подбородки торчали вперед, а губы сложены были трубочкой. У Василия Львовича были вдобавок редкие и гнилые зубы.
Внешнему сходству отвечало внутреннее: Василий Львович выказывал ту же легкость мыслей, что и Сергей Львович, хотя сам не замечал этого. Он даже любил философствовать и избрал себе поприще литературное. Почти ровесник Карамзину, он начал печатать стихи в конце екатерининского царствования. Как все поэты тогдашние, он много переводил с латинского и французского, сочинял элегии, послания, басни. В любую минуту он мог написать куплеты для водевиля или какой-нибудь мадригал. Его буриме были довольно находчивы. Считалось даже, что самый стих у него благозвучный, гибкий, но с этим мнением согласиться трудно. Когда-то он заявил себя классиком, но, чтобы не отстать от века (погоня за модой была ему свойственна еще более, чем Сергею Львовичу), перешел на сторону карамзинистов. Большой перемены в его поэзии от этого не произошло: пустословие высокопарное сменилось сентиментальным. Писал он довольно усердно, печатал еще усерднее, и понемногу стал признанным, хоть и не славным, автором.
Среди литераторов относились к нему с насмешливым покровительством; его любили за хороший характер. Тут была разница между братьями: Сергей Львович любил побрюзжать, легко мог вспылить и был человек недобрый. Василий Львович, напротив, был весь - воплощенное добродушие и доверчивость. То и дело его мистифицировали, но дружеские насмешки сносил он с трогательным смирением и, кажется, только один раз в жизни сообразил, что надо обидеться.
При своей неказистой внешности он питал великую слабость к прекрасному полу. Некогда, служа в гвардии, среди шалунов-офицеров был не из последних. В веселом обществе "Галера" он числился запевалой. Разные Лизы Карловны, баронессы и прочие обитательницы веселых домов были знакомы с ним как нельзя короче. Потом он женился на известной красавице Вышеславцевой, но ненадолго: в 1802 году его жена начала дело о разводе. В ожидании неприятной огласки, сплетен и дрязг, Василий Львович решился уехать в чужие края. Такое путешествие было делом не вполне заурядным. Василий Львович придавал ему даже какое-то особенное значение. Обещал завести наилучшие связи с Европой и писать друзьям письма, которым, быть может, предстояло стать вторыми "Письмами русского путешественника". Такие замыслы мало в ком возбуждали доверие. Дмитриев заранее описал будущее путешествие Василия Львовича в стихах, не лишенных яда. После долгих напутствий и сборов поэт, наконец, тронулся в путь, захватив, кстати, с собой вольноотпущенную девку Аграфену Иванову. Он побывал в Берлине, в Париже, в Лондоне и в других городах, но связи как-то не состоялись, хотя он познакомился со многими писателями, артистами и даже с самой Рекамье, и даже с самим Бонапартом: "Мы были в Сен-Клу представлены первому консулу. Физиогномия его приятна, глаза полны огня и ума; он говорит складно и вежлив. Аудиенция продолжалась около получаса". Из писем тоже почти ничего не вышло. Зато когда Василий Львович вернулся в Москву, "Парижем от него так и веяло. Одет он был с парижской иголочки с головы до ног, прическа à la Titus, углаженная, умащенная древним маслом, huile antique. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать голову свою". Тем не менее, кроме прически, привез он отличную библиотеку, на которую неравнодушно взирал сам граф Бутурлин, богатейший библиоман. Нельзя отрицать, что Василий Львович поклонялся не одной моде, но и просвещению. Литературу он обожал - не его вина, что Муза не дарила его взаимностью.
Сергей Львович тоже не прочь был приволокнуться за рифмой. Случалось и ему пописывать мадригалы в альбом или стихи на разные случаи: эпиталамы приятелям, эпитафии комнатным собачкам. Как истинный меценат, он покровительствовал Никите, своему камердинеру, который стряпал баллады на темы русских сказок. Правда, однажды Сергей Львович и поколотил придворного своего пииту за плохо вычищенные сапоги или за разбитие лампы, но после того почувствовал такое угрызение совести, что выскочил на улицу и более четверти часа просидел на тумбе, обливаясь слезами.
Он ухаживал за литераторами и очень гордился, что его брат значится в числе "учрежденных" писателей. Василий Львович ввел в его дом весь цвет московской словесности. Сам патриарх московских певцов Михайло Матвеевич Херасков бывал у Пушкиных, так же как поэт и сенатор Иван Иванович Дмитриев, высокий, слегка рябой, слегка косящий глаза на конец тонкого, длинного своего носа; лет пятнадцать тому назад за него сватали Дашу Дьякову, ту, что стала потом второю женой Державина; потом Василий Львович пытался женить Ивана Ивановича на сестрице своей Анне Львовне, в которой души не чаял; но и тут Дмитриев уклонился: чувствительный в стихах, был он вполне бесчувственен к женским прелестям, во всех отношениях предпочитая мужское общество; что же до Анны Львовны, то на нее охотника не нашлось, она осталась старою девою.
Являлись писатели и помельче: Иван Иванович Козлов, начинающий стихотворец; шепелявый Измайлов, журналист и педагог, страстный почитатель Руссо; Александр Федорович Воейков; молодой переводчик и поэт Жуковский, тихий, задумчивый, вечно влюбленный мечтательно и уныло; волосы его вьются в поэтическом беспорядке, лицо худощаво и смугловато. С собою приводит он своего толстого друга, бывшего товарища по Благородному пансиону, Александра Ивановича Тургенева. Тургенев недавно вернулся из-за границы; в Геттингене учился он у самого Шлецера, потом путешествовал по славянским землям, собирая редкие книги и рукописи; он довольно образован, многое знает; он большой спорщик, даже крикун, и донельзя любит вмешиваться в чужие дела, отчасти - по доброте сердца, отчасти - по суетности характера; как и Жуковский, всегда он влюблен, но больше сам себя уверяет в этом; Надежда Осиповна, конечно, тотчас же воспламеняет сердце его, хотя он моложе нее лет на десять.
которых он обвинял в порче русского языка и чуть не в измене отечеству. Сам Карамзин относился к Шишкову снисходительно и спокойно; кое в чем он был даже готов признать за Шишковым правоту и, уклоняясь от боя, сдерживал слишком рьяных своих приверженцев, из которых Василий Львович кипятился всех более: боялся, что его не заметят. Ему предоставили постреливать во врага эпиграммами. Кажется, шишковистам было всего обиднее то, что против них выпускают именно Пушкина. Сам же он был чрезвычайно горд.
Дело не доходило до крупных стычек, но все же в салоне Пушкиных пахло литературным порохом. Не умолкали речи о шишковистах. Саше было дозволено присутствовать - разумеется, не раскрывая рта. Недругов звали славянороссами, славянофилами, классиками, а иногда староверами и гасильниками. Саша привык чувствовать нечто злое и темное за этими прозвищами. Он толком, конечно, не понимал, за что борются и чего хотят враждующие стороны. Но он жил в лагере, к которому принадлежали его знакомые и добрый дядя Василий Львович, и научился сочувствовать этому лагерю, видя в его врагах как бы своих врагов. Литература открылась ему как борьба.
Лет восьми он сделался усердным посетителем отцовской библиотеки, в которой ему случалось проводить даже ночи. Он прочел все, что стояло на книжных полках Сергея Львовича. Читая без разбора и руководства, он ознакомился с Гомером, Плутархом, Ювеналом, Виргилием, Тассом, Камоэнсом - во французских переводах. Он не все понимал, но тем сильнее работали ум и воображение. Его особенное внимание привлекли французские поэты XVII и XVIII столетий - отчасти, может быть, потому, что их особенно много было в отцовской библиотеке, а еще потому, что усердные похвалы им он слышал от старших изо дня в день. Постепенно он сделался маленьким знатоком этой легкой поэзии, увенчанной именами Вольтера и Парни, слава которого уже догорала во Франции, но полным блеском еще сияла в России. Его кругозор расширился непомерно. Ему открылись иные страны и времена, целый мир новых образов, чувств, понятий, страстей.
В ту пору в нем началась перемена. Нелюдимость еще сохранилась, но внутри что-то вдруг вспыхнуло, взорвалось, прорываясь наружу то детской неуемной резвостью, то порывами вовсе уже не детскими. Бабушка удивлялась:
- Ведь экий шалун ты какой, помяни ты мое слово, не сносить тебе головы.
но самый возраст и чтение значили больше. Недаром именно в эту пору мир русский, избяной, домостройный (мир няни и бабушки) отошел от него надолго. Там, в глубине памяти и в смутном сознании, этот мир сохранился любовно и навсегда - воспоминанием о седой древности, о народной стихии, о первозданной почве, в которой таинственно зарождается миф. Этот мир остался в нем жить подспудно, как темная область первичного, колыбельного, полусонного вдохновения, где еще все бесформенно и неясно. Образы няни и бабушки сблизились с образами Парки и Музы. Со звуком ночного нашептыванья, напева и бормотанья. Но сейчас его прельщал мир литературы, сознательного мастерства, мифа уже обработанного - мир точной формы и стройной мысли. Ясные божества античной мифологии, хоть и офранцуженные, казались ему блистательней и прекрасней родимых леших и домовых. Иногда посещал он Юсупов сад у Харитония в Огородниках. Там, наподобие садов Версальских, были пруды, гроты, искусственные руины. Во мраке дерев стояли белые изваяния. Изображения Аполлона и Венеры потрясали его сладким страхом и восхищали до слез. Об их сладкой и страшной власти он уже знал - по книгам, по воображению, по предчувствию.
За чтением последовали попытки авторства. В подражание Лафонтену Саша сочинял басни, в подражание Мольеру (Мольер в доме Пушкиных пользовался большим почетом) - комедийки. Все это, разумеется, по-французски. Прочтя "Генриаду", принялся было он за шуточную поэму в шести частях, но имел неосторожность показать первое четверостишие гувернеру Русло. Русло сам себя мнил преемником Корнеля и Расина. Собрат по перу своими насмешками довел Сашу до слез, да еще пожаловался Надежде Осиповне: должно быть, Саша все-таки успел наговорить ему дерзостей. Сашу наказали, а Русло в возмещение нравственного ущерба прибавили жалованья. Саша запомнил, наконец, твердо, что надо держаться подальше и от наставников, и от матери. Отцу было просто не до него.
О его поэтических опытах узнали родственники, знакомые. Какие-то барышни, щебеча, осаждали его со своими альбомами, требуя куплетов; почтенные господа с насмешливым поощрением рассуждали при нем о его поэтическом даре и читали его стихи, перевирая их. Смущенный и оскорбленный, он успевал только пробормотать что-нибудь вроде "Ah, mon Dieu!" {Ах, Боже мой! (фр.) } - и убегал прочь. Поощрения оказались не слаще наказаний. Выходило, что лучшие мысли и чувства должно таить в себе, охраняя их от пошлого сочувствия и грубого любопытства.
уроки вражды и ненависти. Вражда и ненависть, накипая в его сердце, иногда доводили его до вспышек яростной злобы. Кончилось тем, что родители нашли оправдание своему поведению: с отвращением и ужасом они убедили себя в извращенной природе мальчика и, быть может, искали только удобного случая убрать его с глаз подальше.
Его собирались послать в Петербург, в иезуитский коллегиум, но все вдруг изменилось: в начале 1811 года было опубликовано о предстоящем открытии в Царском Селе нового рассадника просвещения, возникшего по мысли самого императора и под особым его покровительством. То был Лицей (или Ликей, или даже Лицея, как выражались некоторые). Курс наук предположен был самый обширный, а воспитание образцовое: в Лицее должны были обучаться младшие братья государя. Перед воспитанниками открывалась, конечно, блистательная карьера в будущем. Если прибавить, что правительство брало их на полное иждивение, то станет понятно, с каким рвением Пушкины пустились в хлопоты. При помощи Малиновского, будущего директора, который коротко был знаком с Сергеем Львовичем, и при содействии Тургенева, успевшего занять видное положение в Петербурге, Александр Пушкин был допущен к вступительному экзамену.
Незадолго перед тем Василий Львович сочинил первую и последнюю свою поэму, в которой (в первый и последний раз в жизни) изобразил то, в чем знал толк: жизнь веселого дома, его обитательниц и гостей. Сойдя с поддельных высот и оставив жеманство, впервые заговорил он голосом правды. От этого поэма, которую он писал шутя, стала его единственным серьезным произведением. Напечатать "Опасного соседа" нечего было и думать - цензура его не пропустила бы. Но он разошелся в списках, стал знаменит. Автор был в упоении. Но одной московской славы было ему мало: он жаждал вкусить Петербург. К тому же недавно он вступил в масонскую ложу "Соединенных Друзей". Теперь хотелось ему поболтать в петербургской "Ложе Елисаветы". Словом, он был уверен, что в столице есть у него важные дела. Он вызвался отвезти племянника.
Тронулись в путь в июне месяце. Александр покинул родительский дом без малейшего сожаления. Однако две старые девы, две тетушки, Анна Львовна и Варвара Васильевна (Чичерина, сестра бабушки), считали, что надо его утешить. Сложившись, дали они ему сто рублей на орехи. До Петербурга он этих ста рублей не довез. Василий Львович взял у него их взаймы - да и позабыл отдать.
В. 1932. 9 июня. No 2564; под названием "Литература (из книги "Пушкин")". А также: Сегодня (Рига). 1937. 1 февраля. No 32; с подзаголовком "Из готовящейся к печати книги "Пушкин"".
Печатается по варианту 1937 г., отличающемуся мелкими поправками и дополненным финалом.
Материал для этой главы почерпнут Ходасевичем из следующих источников: Сайтов В. И. В. Л. Пушкин: Историко-литературный очерк // Пушкин В. Л. Сочинения. СПб., 1893. С. VIII-XXI; Пиксанов Н. К. Дядя и племянник // Пушкин А. С. Собр.соч. / Ред. С. А. Венгеров. СПб., 1911. Т. 5. С. LXVII-LXXII; Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. СПб., 1855; Павлищев Л. Н. Воспоминания об А. С. Пушкине: Из семейной хроники. М., 1890.
С. 63. - "Классиками" Ходасевич называет литераторов, объединившихся в общество "Беседа любителей русского слова" (1811-1816) во главе с А. С. Шишковым и Г. Р. Державиным, - они ратовали прежде всего за традиционализм литературного языка. Ходасевич подробно описал историю "Беседы" в кн. "Державин" (1931).
...перешел на сторону карамзинистов. - Карамзинисты - литераторы, группировавшиеся вокруг Н. М. Карамзина, сторонники языковой реформы и вообще демократизации литературы. О борьбе шишковистов и карамзинистов и о реально более сложной расстановке литературных сил см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 23-121.
...только один раз в жизни сообразил, что надо обидеться. приговор суда "Арзамаса" - литературного общества карамзинистов. Суд определил его стихи как "бесстыдные" и "скотоподобные" и разжаловал его из старост "Арзамаса" с заменой прозвища "Вот" на унизительное "Вотрушка".
В веселом обществе "Галера"... - "Галера" - петербургское общество "золотой молодежи", "несколько разгульное", по словам П. А. Вяземского (Вяземский П. А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. М., 1988. С. 436).
Разные Лизы Карловны... - Некая Лиза Карловна фигурирует в куплетах, которые Василий Львович распевал на одной из "галерных" пирушек (Сайтов В. И. В. Л. Пушкин. С. IX).
...предстояло стать вторыми "Письмами русского путешественника". - "Письма русского путешественника" Н. М. Карамзина, написанные как хроника поездки автора по Европе в 1789- 1790 гг., были в России необычайно популярны и воспринимались как эталон жанра.
Дмитриев заранее описал будущее путешествие Василия Львовича в стихах, не лишенных яда. - Имеется в виду ст-ние И. И. Дмитриева "Путешествие N.N. в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия" (1803). Современники, в том числе и А. С. Пушкин, считали, что в этих стихах путешествие Василия Львовича описано "заранее", как выразился Ходасевич. Однако недавнее исследование показало, что подзаголовок этой стихотворной шутки, скорее всего, имел целью мистифицировать читателя и что Дмитриев сочинил ее уже по возвращении путешественника, опираясь на его рассказы и письма (см.: Степанов В. П. Заметки о В. Л. Пушкине // Пушкин: Исследования и материалы. Т. XI. Л., 1983. С. 250-260).
- Рекамье - Жанна Франсуаза Жюли Аделаида Бернар (1777-1849) - хозяйка литературного и политического салона в Париже.
..."Мы были в Сен-Клу... Аудиенция продолжалась около получаса". - Из письма В. Л. Пушкина Н. М. Карамзину от 12 сентября 1803 г.
..."Парижем от него так и веяло... давал он дамам обнюхивать голову свою".
...сам граф Бутурлин, богатейший библиоман. - Граф Д. П. Бутурлин владел уникальным книжным собранием, которое оценивалось как одно из лучших в Европе. По воспоминаниям М. Н. Макарова, Пушкин в детстве имел доступ к этой библиотеке (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 1. С. 46). Она сгорела в московском пожаре 1812 г., после чего Бутурлиным была собрана вторая, не менее замечательная библиотека.
Эпиталама - стихотворение на свадьбу.
...шепелявый Измайлов... - Среди литераторов того времени было двое Измайловых: Александр Ефимьевич и Владимир Васильевич. Ходасевич говорит о Владимире Васильевиче Измайлове (1773-1830) - писателе, переводчике, издателе журналов "Патриот", "Вестник Европы", "Российский музеум".
...у самого Шлецера... - Август Людовик Шлецер (1735-1809) - немецкий историк, статистик, публицист.
- Александр Семенович Шишков (1754-1841) - адмирал, переводчик, поэт, филолог, президент Российской Академии (1813-1841), министр просвещения (1824-1828). В 1803 г. издал кн. "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка", которая открыла литературную войну между архаистами и карамзинистами.
С. 66. Читая без разбора... - Пушкинское выражение: "Стал вновь читать он без разбора" ("Евгений Онегин", гл. 8, XXXV).
Образы няни и бабушки сблизились с образами Парки и Музы. - Об этом см. в статье Ходасевича "Явления Музы" (см. в составе кн. "О Пушкине" в наст. томе).
...Юсупов сад у Харитония в Огородниках. - Сад возле дома кн. Н. Б. Юсупова в приходе церкви св. Харитония. Огородники, Огородная слобода - район современных ул. Грибоедова, Чистопрудного бульвара, Б.Харитоньевского пер., М.Козловского пер. Пушкины сменили в этом районе несколько квартир.
- Ходасевич опирается на пушкинское стихотворение "В начале жизни школу помню я..." (1830), присоединяясь к традиционному биографическому его толкованию. "Белые в тени дерев кумиры" не столь однозначно раскрываются как Аполлон и Венера; так, например, Д. С. Мережковский видел в них Аполлона и Диониса (см.: Мережковский Д. С. Вечные спутники: Пушкин. 3 изд. СПб., 1906. С. 60-61). "Великолепный мрак чужого сада" в этом ст-нии может быть отнесен не только к Юсупову саду, но и к Екатерининскому парку Царского Села (см., например: Анненский И. Ф. Пушкин и Царское Село // Анненский Иннокентий. Книги отражений. М., 1979. С. 312-313). Согласно другому мнению, "лирическое "я" стихотворения - вовсе не "я" Пушкина" - в нем раскрыт "сложный мир человека эпохи Данте" (Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 280).
"Генриада" - поэма Вольтера (1728).
С. 68. - Василий Федорович Малиновский (1765-1814) - дипломат и литератор.
С. 69. Тронулись в путь в июне месяце. - Точнее - в июле 1811 г. (см.: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Л., 1991. Т. 1. С. 38).
- Эта история известна по письму Пушкина П. А. Вяземскому от 15 августа 1825 г.