ССОРА С ОТЦОМ
Высланный из Одессы в Михайловское, Пушкин приехал туда в августе 1824 года. В деревне он застал всю свою семью: родителей, брата и сестру. События, разыгравшиеся после его приезда, лучше всего изображены им самим в письме к Жуковскому от 31 октября:
"Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моем положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро все переменилось. Отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь: Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить Отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность Отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к Отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верьхом и уехал. Отец призывает брата, и повелевает ему не знаться a vec ce monstre, ce fils dênaturê... {с этим чудовищем, с этим сыном-выродком... (фр.) } (Жуковский, думай о моем положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. - Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников Сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. - Не говорю тебе о том, что терпят за меня Брат и Сестра - еще раз спаси меня. А.П. 31 Окт.
Поспеши: обвинение Отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться - дойдет до Правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету Отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я hors la loi... {вне закона (фр.). }".
Дальнейшие подробности этой истории не выяснены. Во всяком случае, она кончилась тем, что Сергей Львович уехал с семьей из Михайловского в Петербург, оставив Пушкина в Михайловском наедине с няней. 29 ноября Пушкин снова писал Жуковскому:
"Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? Я сослан за строчку глупова письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? Это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! - зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! - каламбур и только..."
Если мы сопоставим приведенные в обоих письмах обвинения, которые, пользуясь отсутствием свидетелей, выдвигал против сына Сергей Львович, то увидим, что они идут в убывающей прогрессии. Тотчас после бурной сцены Сергей Львович кричал, что сын его "бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить"; затем он понизил свои обвинения еще более: "непристойно размахивал руками"; наконец, дело шло уже только о том, что Александр Сергеевич "убил отца словами".
"Скупой Рыцарь" только закончен в 1830 году. Он был начат еще в Михайловском. Основной конфликт между Альбером и старым бароном в свою очередь воспроизводит очень давние столкновения между Пушкиным и его отцом. В 1817-1820 годах, по выходе из Лицея, Пушкин жил в Петербурге, тянулся за своими приятелями из среды богатой молодежи и глубоко страдал от отсутствия денег, которое постоянно наносило удары его самолюбию. Мог ли Сергей Львович предоставить ему желаемые средства - вопрос особый. Пушкину, во всяком случае, казалось, что мог, но не хотел. Отчасти оно так и было. Досада на скупость отца не проходила и позже, когда Пушкин жил на юге. По приезде в Михайловское прибавилось негодование на то, что Сергей Львович согласился шпионить за сыном. Последнее обстоятельство само по себе в "Скупом Рыцаре" не отражено: ради художественной цельности Пушкин ограничил арену столкновения денежными делами, потому что в основе трагедии лежит тема скупости. Но в разработке сюжета он прямо использовал Михайловскую историю.
Старый барон ведет себя перед герцогом совершенно так, как Сергей Львович после объяснения с сыном вел себя перед "всем домом".
Начинается с того, что герцог предлагает барону прислать Альбера ко двору. Барон начинает хитрить:
Простите мне, но, право, государь,
Я согласиться не могу на это...
Герцог
Но почему ж?
Барон
Увольте старика...
Он нарочно разжигает любопытство герцога, делая вид, что скрывает какое-то важное обстоятельство. Тогда герцог становится настойчивей:
Я требую: откройте мне причину
Отказа вашего.
Барон продолжает интриговать:
На сына я
Сердит.
Герцог
За что?
Барон
За злое преступленье.
"бил". Сергей Львович сгоряча солгал, и ему затем пришлось под допросом домашних понизить свои обвинения. Барон действует обдуманнее: он надеется, что герцог не станет расспрашивать о подробностях: согласится, что раз Альбер преступник, то все кончено и о преступном сыне хлопотать не к чему. Но герцог не унимается:
А в чем оно, скажите, состоит?
Неподготовленный барон просит:
Увольте, герцог...
Герцог
Это очень странно!
Или вам стыдно за него?
Старику этот вопрос на руку. В надежде, что "стыд" позволит ему уклониться от подробного рассказа о "несбыточном преступлении", он подхватывает:
Да, стыдно...
На его несчастье герцог продолжает допытываться:
Но что же сделал он?
Барону отступать некуда. Но так как он знает, что его сын именно ничего не сделал, что никаких доказательств преступного деяния нет, то и называет вину недоказуемую: не проступок, а умысел:
Он... он меня
Хотел убить.
Обвинение сразу сильно понижено - и вполне соответствует второму обвинению Сергея Львовича: "Хотел бить".
Герцог, конечно, догадывается, что барон лжет. Он решается припугнуть старика необходимостью поддержать обвинение перед судом:
Убить! так я суду
Его предам, как черного злодея.
Такая перспектива барону не улыбается, и он заранее отказывается от предъявления доказательств:
Доказывать не стану я, хоть знаю...
...хоть знаю,
Что точно смерти жаждет он моей.
Это - тот самый момент, когда Сергей Львович объявил, что Пушкин его "мог прибить".
Однако теперь и это обвинение кажется барону рискованным. Он спешит окончательно затушевать мотив отцеубийства. Он продолжает:
Хоть знаю то, что покушался он
Меня...
Барон останавливается, потому что все-таки еще не придумал, на что именно покушался Альбер. Не герцог его торопит:
Что?
Далее тянуть некогда, и барон предъявляет обвинение, переводящее все дело в иную плоскость:
Обокрасть.
"Это дело десятое", мог бы сказать спрятанный Альбер словами пушкинского письма к Жуковскому. В сравнении с обвинением чуть ли не в отцеубийстве обвинение в покушении на кражу равняется последнему из обвинений, предъявленных Сергеем Львовичем: "да он убил отца словами". Тут, пожалуй, Альбер мог бы повторить и другое замечание Пушкина: "каламбур и только". Но Альбер - не автор трагедии, а герой. Он "бросается в комнату", кричит отцу: "Барон, вы лжете", - и все кончается так, как должно кончиться в трагедии между рыцарями и как не могло кончиться в 1824 году в Опочецком уезде Псковской губернии.
Автобиографический элемент в "Скупом Рыцаре" замечен давно. Я лишь хотел на конкретном примере показать, под каким углом порой отражал Пушкин действительные события своей жизни в своих творениях.
Ссора с отцом (с. 463). - СЗ. 1924. Кн. XX. С. 302-308; ПХП. С. 106-113.
Пир во время чумы / Ред. и примеч. Вл. Ходасевича. М., 1915. Универсальная Библиотека. No 1015).
С. 464. "...Пещуров, назначенный за мною смотреть..." - А. Н. Пещуров был в это время опочецким уездным предводителем дворянства и по долгу службы взял на себя надзор над ссыльным поэтом. Пещуров, по-видимому, неплохо относился к Пушкину и, по некоторым свидетельствам, даже ходатайствовал об облегчении его участи.
Дальнейшие подробности этой истории не выяснены. - Тогда же, в конце октября, Пушкин "в состоянии аффекта" написал письмо псковскому губернатору Б. А. Адеркасу, содержавшее язвительные выпады против отца и просьбу ходатайствовать перед императором о переводе самого Пушкина "в одну из <...> крепостей". По счастью, письмо до губернатора не дошло (видимо, благодаря вмешательству П. А. Осиповой, друга Пушкина, владелицы соседнего Тригорского), и дело, которое могло кончиться большим скандалом, уладилось само собой. Пушкин на время переселился в Тригорское, а Сергей Львович отказался от надзора за сыном и уехал в Петербург (подробнее см.: Пушкин. Письма / Под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского. М.-Л., 1926. Т. 1. С. 355-359).
Отношения Пушкина с отцом всегда были напряженные, а после этой ссоры они в течение четырех лет практически не общались. В 1826 г. Сергей Львович писал брату о сыне: "Как повелевает теперешнее Евангелие, я люблю в нем моего врага" (Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. Пг., 1922. С. 31; ориг. по-фр.). Только в последние годы пушкинской жизни отношения его с отцом несколько улучшились, однако и в это время бывали столкновения в денежных делах (см., например: ЛН. М., 1934. Т. 16/18. С. 796).
С. 465. "...Я сослан за строчку глупова письма..." - Поводом к высылке Пушкина из Одессы в Михайловское было письмо его, написанное в апреле-мае 1824 г. и адресованное, скорее всего, Вяземскому. Письмо содержало вольные суждения о религии и дошло до властей.
Он был начат еще в Михайловском. - К началу января 1826 г. относится лишь первая подготовительная запись к "Скупому рыцарю": "Жид и сын. Граф".
Основной конфликт между Альбером и старым бароном... воспроизводит очень давние столкновения между Пушкиным и его отцом... Досада на скупость отца не проходила и позже, когда Пушкин жил на юге. - Сергей Львович не имел достаточного дохода: он нигде не служил с 1817 г., а хозяйственные дела в своих имениях запустил до предела. Сыну он материально совсем не помогал, и не столько по бедности, сколько по скупости. 25 августа 1823 г. Пушкин писал брату из Одессы: "Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. <...> На хлебах у Воронцова я не стану жить - не хочу и полно - крайность может довести до крайности - мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию - хоть письма его очень любезны. Это напоминает мне Петербург - когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы я брал извощика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 коп. (которых верно б ни ты, ни я не пожалели для слуги)". Скупость Сергея Львовича была известна в пушкинском кругу. П. А. Вяземский писал: "Сергей Львович был в своем роде нежный отец, но нежность его черствела в виду выдачи денег. Вообще был он очень скуп и на себя, и на всех домашних. Сын его Лев, за обедом у него, разбил рюмку. Отец вспылил и целый обед проворчал. "Можно ли, - сказал Лев, - так долго сетовать о рюмке, которая стоит 20 копеек?" - "Извините, сударь, - с чувством возразил отец, - не двадцать, а тридцать пять копеек"" (Русский архив. 1873. С. 1795). Н. И. Павлищев, муж пушкинской сестры Ольги, жаловался своей матери: "...тесть мой скуп до крайности" (ЛН. Т. 16/18. С. 773). Свидетельства о скупости Сергея Львовича сохранились также в воспоминаниях А. П. Керн и ее мужа А. В. Маркова-Виноградского (Керн А. П. Воспоминания. М., 1989. С. 49, 88, 454).
...использовал Михайловскую историю. - Здесь по сравнению с вариантом 1924 г. выпущено интересное наблюдение: "Пушкин не хотел, чтобы эта история была известна соседям, знакомым и т.д. Он не хотел "выносить сор из Михайловской избы" - напоказ этим людям. Однако он думал, что правительство может помочь беде, расселив его с отцом. Его бумага к губернатору Адеркасу с просьбой к государю, "да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей", - является, как бы то ни было, апелляцией к царю. Правда, Пушкин поспешил ее взять обратно (ср. выше коммент. к с. 464. - Коммент.), - но это был жест благоразумия, которым обладал автор трагедии и которого лишен ее герой. Тяжба Пушкина с отцом до царя не дошла. Но психологически и сюжетно бумага, посланная Адеркасу, соответствует тому месту в "Скупом Рыцаре", когда Альбер является к герцогу с жалобой на отца" (СЗ. 1924. Кн. XX. С. 305).
С. 468. "Это дело десятое"... "да он убил отца словами". - Ср. возражение Ст. Рассадина, который полемизирует с Ходасевичем, не называя его (по условиям времени): "Неверно, будто Барон смягчил - подобно Сергею Львовичу - обвинение, брошенное Альберу. Не мог Альбер сказать "это дело десятое", услышав, что его обвиняют в воровских намерениях, еще более позорных, низких, презренных, чем даже убийство из-за угла. Да и не сказал: не зря он, слушая из соседней комнаты наветы отца, все стерпел, в том числе и клевету относительно отцеубийства, и не выдержал, взорвался, лишь услышав слово "обокрасть"" (Рассадин Ст. Драматург Пушкин. М., 1977. С. 81).
Автобиографический элемент в "Скупом Рыцаре" замечен давно. Я лишь хотел на конкретном примере показать, под каким углом порой отражал Пушкин действительные события своей жизни в своих творениях. - В варианте СЗ статья заканчивается фразой: "Если при этом напомню, что, отдавая в печать "Скупого Рыцаря", он сделал подзаголовок: "Сцены из Ченстоновой трагикомедии: The covetous knight", и что в действительности ни такой трагикомедии, ни даже самого Ченстона никогда не существовало, - то мы будем иметь перед глазами также и характерный прием маскировки, каким Пушкин любил прикрывать воспоминания, чувства и мысли, живущие в его творчестве" (СЗ. 1924. Кн. XX. С. 308).
Ченстоном в России называли английского поэта Вильяма Шенстона (1714-1763), однако и среди его произведений нет ни одного, хотя бы отдаленно напоминающего пушкинскую трагедию. Эту мистификацию разоблачил еще П. В. Анненков, показавший, что поиск какого бы то ни было источника здесь вообще не оправдан, поскольку пушкинский автограф зафиксировал сам процесс выдумывания ложного подзаголовка. Добавим к этому, что Пушкин долго не печатал "Скупого рыцаря", а при публикации трагедии в "Современнике" в 1836 г. подписал ее латинским инициалом "Р". Анненков первый предположил, что отсылка к Ченстону имеет целью отвести биографические ассоциации: "Причину, понудившую Пушкина отстранить от себя честь первой идеи, должно искать, как мы слышали, в боязни применений и неосновательных толков..." (Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. СПб., 1855. С. 286-287). Ссылка на устную традицию ("как мы слышали") означает, что возможность биографического толкования ощущалась современниками Пушкина, с которыми общался Анненков. Указание на Ченстона - характерная для Пушкина уловка в таких случаях; впрочем, оно имеет и другие функции (см.: Аринштейн Л. М. Пушкин и Шенстон: (К интерпретации подзаголовка "Скупого рыцаря") // Болдинские чтения. Горький, 1980. С. 81-95).
После глухого намека Анненкова более отчетливо об автобиографизме "Скупого рыцаря" высказался А. И. Кирпичников: он сопоставил текст трагедии с двумя письмами Пушкина к Жуковскому, приведенными в статье Ходасевича, а также с указаниями на скупость Сергея Львовича (Русская Старина. 1899. No 2. С. 441). Кирпичникову возражали Н. Ф. Сумцов (Русская Старина. 1899. No 5. С. 334-335) и А. А. Чебышев (Памяти Леонида Николаевича Майкова. СПб., 1902. С. 489-490). Таким образом, вопрос об автобиографическом импульсе "Скупого рыцаря" имеет давнюю историю.
новый шлем взамен пробитого старого, платье для званых обедов и нового коня. Эта сцена перекликается с воспоминаниями приятеля Пушкина С. А. Соболевского в записи П. И. Бартенева: "Один современник, добрый приятель Пушкина, рассказывал, как Александру Сергеевичу приходилось упрашивать, чтобы ему купили бывшие в моде бальные башмаки с пряжками, и как Сергей Львович предлагал ему свои старые, времен Павловских" (Русский архив. 1866. С. 1094). Тут важны не столько факты и детали, сколько унижение, не раз испытанное Пушкиным в подобных ситуациях и переданное им герою ("О, бедность, бедность! // Как унижает сердце нам она!"; ср. с наброском лирического перевода из Барри Корнуола: "О бедность! затвердил я наконец // Урок твой горький!", 1835 г.). Болдинской осенью 1830 г., когда писался "Скупой рыцарь", мысли о собственной бедности мучили Пушкина с особой силой, поскольку именно денежные проблемы оказались главным препятствием для свадьбы, которую приходилось все время откладывать, - из-за этих самых проблем он вынужден был поехать в Болдино, где и оказался заточенным на три месяца в холерных карантинах.
В уже цитированном монологе Альбер признается в своей скупости: "Да! заразиться здесь не трудно ею // Под кровлею одной с моим отцом". В параллель к этому вспоминается фраза из пушкинского письма П. В. Нащокину около 20 июня 1831 г., т.е. через год после завершения "Скупого рыцаря": "Жду дороговизны, и скупость наследственная и благоприобретенная во мне тревожится". О своей скупости Пушкин говорил и в других письмах (19 апреля и 8 июня 1834 г. к жене), но в приведенной фразе характерно слово "наследственная", сближающее ее с признанием Альбера.
Еще одна параллель отмечена Д. П. Якубовичем (Пушкин А. С. Собр. соч. М.-Л., 1935. Т. 7. С. 519): характеристика образа жизни Альбера словесно совпадает с рассказом Пушкина о его жизни в Михайловском в письме Д. М. Шварцу около 9 декабря 1924 г.: "Уединение мое совершенно - праздность торжественна". Ср. со словами Герцога об Альбере: "Это потому, // Барон, что он один. Уединенье // И праздность губят молодых людей". Письмо Шварцу написано вскоре после ссоры с отцом, и этим обстоятельством закрепляется связь "Скупого рыцаря" с Михайловскими впечатлениями.
Ходасевич не претендовал на целостную интерпретацию "Скупого рыцаря", он лишь избирательно сосредоточился на "автобиографическом элементе" и наверняка согласился бы с утверждением современного исследователя, что в этой трагедии "первоначальный замысел <...> далеко вышел за узкобиографические пределы, приобрел характер громадного философско-исторического обобщения..." (Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина: (1826-1830). М., 1967. С. 580). Тем не менее, когда работа о "Скупом рыцаре" вышла в свет в составе ее автор навлек на себя обвинения в ненаучном подходе, в подмене филологии психологией творчества (Винокур Г. О. Владислав Ходасевич. Поэтическое хозяйство Пушкина // Печать и революция. 1924. Кн. 6. С. 222-224; Вересаев В. В. Об автобиографичности Пушкина // Там же. 1925. Юн. 5/6. С. 29-57).