3 июля 1919 г.
Многоуважаемый Лев Борисович,
15 лет, проведенных в шкуре российского стихотворца, т. е. 15 лет каторжного труда, эксплуатации и попыток урвать в месяц пол дня для действительного творчества, а не литературной поденщины, принесли мне в результате сырой полуподвал на окраине города, обставленный мебелью с толкучего рынка, туберкулез позвоночника и непрестанную, томительную тревогу только об одном: смогу ли я завтра работать? При все том я считал себя «устроенным».
Минувшую зиму провел я в валенках, под шубой, сбившись с семьей в одну комнату, отопляемую самоварами и теснотой. Мечтал о лете, как времени для работы. Оно настало, и, преодолевая всякие препятствия: полуголодную жизнь, двухнедельную испанку, отсутствие света, дальние расстояния, хлопоты с мобилизацией (я дважды получил освобождение, как незаменимый работник, и пять раз белый билет по болезни, а 11 июля буду продлевать все это еще по разу), - словом, борясь со всеми затруднениями, я было принялся за работу. Но теперь - новая беда.
что, на бумаге, делает меня прямо-таки буржуем. Поэтому, несмотря на подвал, жилищный отдел Хамовнического Совдепа решил меня «уплотнить», поселив ко мне других жильцов из этого же дома. Это значит, что пока тепло и можно пользоваться всей квартирой, я, нервничая и слушая за перегородкой идиотские обывательские разговоры о муке, дороговизне, «кооперации» и т. д., вновь буду лишен возможности работать, а с наступлением холода, когда едва ли не всем, с новыми жильцами вместе, придется перебираться в две, а то и в одну комнату, - настанет для меня жизнь, вовсе невыносимая. Даже служба моя требует домашней работы, т.е. тишины, которой я не смогу добиться от чужых людей. Отнять у меня тишину в доме - то же, что лишить столяра верстака, рабочего выгнать с фабрики. Это понял даже тот мальчик, который приходил ко мне из жилищного отдела. Он видел мою квартиру. Но этого не поняло его начальство, заочно решившее меня уплотнить, несмотря на представленную копию Вашего письма (№ 3174). Исполнило ли оно то, что сказано в письме, запросило ли Вас? Я уверен, что нет.
Простите, что беспокою Вас. Мне совестно это делать, зная, как Вы заняты. Но я все же надеюсь, что зная писательское житье не понаслышке, Вы захотите что-нибудь сделать для меня и моей семьи, для избавления нас от этого бедствия. Я не преувеличиваю. Ольга Давыдовна зимой не раз спрашивала, «не нужно ли мне чего-нибудь». Я благодарил, говоря, что у меня все есть. Но вот - теперь истинная беда: я лишусь возможности работать. Это ужасно и морально, и материально.
Домовой Комитет предупредил меня, что сегодня я получу бумагу о вселении. Я потому-то и бью тревогу. Потом будет труднее освободиться от людей, уже вселившихся в квартиру.
Еще раз простите. Уважающий Вас Владислав Ходасевич.
Мой адрес: Плющиха, 7-й Ростовский пер., д. 11, кв. 24, Владиславу Фелициановичу Ходасевичу. Тел. 4-53-91.
[РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 164. Л. 65-65(об.). Автограф]