Берлин, 12 окт. 922
Анюточка, милая, мне тоже и странно, и больно, что мы все о деньгах да о вещах. Но я твердо знаю, что это пройдет, потому что мы нужны друг другу. Я вообще все больше и больше верю в жизнь, в то, что все к лучшему, что из самых больших страданий в конце концов вырастают самые большие радости. В твоих письмах, сквозь чепуху деловую, отчетливо слышится, что ты стала тверже, крепче, сама по себе - таким и должен быть человек. Вижу, что ты меняешься, - значит, растешь. Я сейчас с ужасом наблюдаю людей, которые не меняются. Здесь Нина Петровская. Уж чего только не натерпелась, чего не вынесла - а все та же, 1905 год 1 . Ничему не научилась. И я почти избегаю с ней видеться: отстала она от меня где-то далеко позади. А ты вот меняешься, крепнешь, - ничего, что иной раз приходится сжимать зубы. И с радостью вижу, что в тебе - настоящая цепкая сила жить. (Ты плохо зачеркнула последнюю фразу своего письма, которое я получил вчера. Прости, я ее прочел. "Холодно"?) Милый мой, знаю и болею за тебя (пожалуйста, не кори притворством) - только ведь всем нам ужасно холодно. Выноси этот холод; вот я выношу. "Ты - царь. Живи один" 2 : это навсегда и про всех сказано. Тут-то, с величайшей непоследовательностью (только кажущейся), я и говорю: отогреемся. Стынем - чтобы отогреться. Верю в это, потому что знаю, что у нас с тобой еще долгая жизнь впереди, что мы прожили только худшую половину и что терпеть остается недолго, хоть и не днями и не неделями надо здесь считать. Я все на той же теории: путем зерна. И вот мы с тобой сейчас оба в земле: темно и душно. И говорю тебе: прорастем, и будем мы с тобой петь и плясать. Пожалуйста, береги себя для этого времени. Ты знаешь, что всегда выходит по-моему, а я предсказываю тебе счастье - и себе. Очень легкое, светлое счастье. И если ты вздумаешь заплакать, то знай, помни, плача, что это ты плачешь о том, что счастья еще нет и что так трудно до него добраться. А вовсе не о том, что его не будет. Так я делаю.
Умоляю тебя никому не показывать моих писем, как - помнишь? - когда-то показала мое письмо Наде (это было в феврале). Не надо. Наше - наше. Ну, пока все, я опять принимаюсь за дела. И даже по пунктам.
1) Если ты купила "Шиповник" 3 для себя - твое дело. Но, ради Бога, не трать денег на покупку книг для моих дел: доставай даром, бери на просмотр - а то так и Бог с ними.
2) "Стрельца" видел. Оказывается, меня ввели в заблуждение и никакого литературного дневника Кузмина в нем нет 4 .
3) Деньги тебе идут: 5 фунтов. Шуба шла бы до апреля. К этим 5 фунтам прибавь Гришины деньги и Мишины, если М. пришлет 5 . Думаю, что Гриша пришлет около восьмидесяти миллионов (курс золотого рубля стал вдвое). Если еще не прислал - займи, но "ошубься". Фунт, говорят, стоит 50 миллионов.
4) Попроси Федина дать тебе (для меня, но, конечно, храни у себя) те NoNo "Книги и революции", которых у меня нет. Посмотри, на каком остановилась моя пачка.
5) Напиши мне о журналах Диска. Кто редактирует и прочее 6 . И правда ли?
7) Скажи Сане и Мариэтте, что "Тяжелую Лиру" я пришлю им в берлинском виде, более полном и с другим порядком стихов. Я ее переделал.
8) С Кристи 7 никогда больше о пайке. Это моя ошибка, так мне сказал Пинкевич. Только с ним - и, как видишь, он свое слово держит.
9) Еще раз спасибо за исполнение поручений. Только делай это исподволь, не волнуясь и не уставая.
10) Сейчас я очень беден. Пока не могу прислать ничего существенного. Сообщи, выгодно ли получать чулки? Их цена здесь (в переводе на наши деньги) - 5 миллионов за 2 пары. Ты платишь столько же пошлины. Итого - 10 миллионов за 2 пары. Ну, а если бы, например, ты вздумала их продать? То сколько бы получила за пару? Об этом напиши непременно и поскорей.
11) Побольше пиши о своей жизни. Очень рад, что с курсами хорошо.
12) Я Мариэтту спрашивал о тебе кстати, потому что писал ей о пайке. Поэтому ты напрасно говоришь: "если бы тебя (т.е. меня) интересовала истина..." Истина меня очень интересует, но я за ней ни к кому не собираюсь обращаться, потому что ты мне сама пишешь. Впрочем, Бернштейнам дай Бог здоровья. Кланяйся.
13) ...плохой номер. Ничего под ним не пишу.
14) Все не могу кончить начатые стихи. Вот пока одно. Это все, что есть. Т.е. есть еще одно, но оно вроде "Искушения" и ужасно длинное: 666 строк 8 . Жалко будет, если я его перепишу, а письмо пропадет. И не интересное: там все вещи общественные, а ты ведь в общественности ничего не смыслишь.
15) В "Красной нови" не 5 моих стихов, а 4, все петербургские и тебе хорошо известные. Не понимаю, в чем дело. Посмотри сама "Красную новь". Там же Асеев меня очень забавно ругает 9 .
Целую твои руки и жду писем. Перечитывай мои, чтобы не забывать, на что я жду ответов.
Что же Гаррик? Почему не пишешь о нем? Стихи на обороте.
<...> 10
Можешь продать или подождать других, чтобы вместе. Как угодно. Неужели в первом No "Диска" не будет моих стихов? Я, впрочем, не верю, чтобы "Дом Искусств" мог издавать журнал. Прочел об этом в какой-то здешней газете.
Можешь не только продавать готовые, но и принимать заказы. Сообщай, кому и что нужно, - а я буду писать и присылать тебе.
Комментарии
55. А. И. Ходасевич. - РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 50. Публ. впервые.
1 Н. Н. Берберова вспоминала о своей встрече с Н. И. Петровской 22 сентября 1922 г.: "Нина Петровская появилась у нас однажды днем, в сопровождении сестры Нади. Надя была придурковатая, и я ее боялась. С темным, в бородавках, лицом, коротким и широким телом, грубыми руками, одетая в длинное шумящее платье с вырезом, в огромной черной шляпе со страусовым пером и букетом черных вишен, Нина мне показалась очень старой и старомодной" ( Берберова. С. 204). См. о ней также в кн.: Гуль Роман. Я унес Россию: Апология эмиграции. Нью-Йорк: Мост, 1981. Т. 1. С. 203: "Лет под пятьдесят, небольшого роста, хромая, с лицом, намакиированным всяческими красками свыше божеской меры, как для выхода на большую сцену, Нина Ивановна, правду говоря, производила страшноватое впечатление. Это была женщина очень несчастная и больная. Алкоголичка, Н. И. почти всегда была чуть-чуть во хмелю, одета бедно, но с попыткой претензии - всегда черная шляпа с сногсшибательно широкими полями. Острая на язык".
В Берлине она переводила с итальянского новеллы для "Накануне", писала рецензии. Рец. Н. Петровской на ТЛ см.: Накануне. 1922. 24 декабря. Лит. прилож.
2 "Ты - царь. Живи один"... - Из ст-ния Пушкина "Поэту" (1830). Для жизнестроения Ходасевича строчка важная и значимая. Из нее выросло ст-ние, посвящ. Муни, - "Апрельский дождик слегка накрапывал..." (24 июня 1920 г.), она - ключ к его трагической концовке:
Ведь мы же клялись: навек, навсегда.
Зачем же после с такой жестокостью
Меня ты бросил здесь одного?
- В тетради Ходасевича 1920 г. сначала появилась строка: "Ты - царь. Живи один", ставшая отправной точкой для размышлений.
Последний раб меня богаче: он...
(De visu. 1993. No 2. С. 36).
3 В альм. "Шиповник" (1. М., 1922) напечатана подборка стихов В. Ходасевича.
4 Ходасевич просил прислать "Стрелец. Сборник третий и последний" (Пб., 1922), прослышав, что там будет опубликован дневник Кузмина.
5 Гриша Хрущев - работник Госиздата. О нем Ходасевич писал А. И. Ходасевич в письме от 5 октября 1922 г.: "Ты получишь от Гриши Хрущева около 40 миллионов: это - доплата за "Тяж<елую> Лиру" из Госиздата. Я Грише послал доверенность. Он же заведует корректурой и пришлет тебе экземпляры для раздачи". Миша - М. Ф. Ходасевич. В том же письме: "...я вхожу с Мишей в договор, по которому покупаю ему здесь книги, а он расплачивается с тобой. Но - не знаю, сколько он ассигнует, и потому не знаю, сколько пришлет. Думаю, миллионов 50-100".
Уехав из России, Ходасевич продолжал заботиться об А. И. Ходасевич, добился, чтоб ей оставили квартиру, паек, чтоб ей переводились гонорары за публикации в русских изданиях; посылал деньги, просил друзей о помощи и внимании к ней, переписывал новые стихи. Среди тех, кто заботился о ней, - Сергей Игнатьевич Бернштейн, старший брат И. И. Бернштейна, и его жена Полина Самойловна. О них Ходасевич пишет в пункте 12-м.
6 Петербургской литературной жизнью Ходасевич продолжал интересоваться и годы спустя, писал своим друзьям по "Диску": М. Слонимскому, О. Форш, М. Шагинян. См. рец. на повесть Н. Чуковского "Слава": "В отличие от московской, петербургская литература стояла далеко от властей и ревностно охраняла свою независимость. Сочетание этой внутренней свободы с суровым трагизмом окружающей жизни давало творчеству острый, даже мучительный, но и мощный импульс. Много тому способствовало зрелище самого тогдашнего Петербурга, неизъяснимо величественного и прекрасного своей пустынною тишиной. Может быть, не случайно в те дни Ахматова, Гумилев, Сологуб писали свои лучшие стихи, а Белый приехал в Петербург, чтобы написать "Первое свидание". Блок уже не писал стихов, но так читал старые, что нельзя забыть этих чтений. Три смерти, три бедствия, стрясшиеся одно за другим, - смерть Блока, убийство Гумилева, самоубийство Анастасии Чеботаревской - придали тем годам отпечаток сугубо трагический, но те, на чью долю выпало горестное счастье жить тогда в Петербурге, знают, что все-таки, вопреки всему, несмотря ни на что - это было счастье. Этим сознанием они между собою связаны навсегда, неразрывно" (В. 1935. 15 августа).
7 Кристи Михаил Петрович (1875-1956) - уполномоченный Наркомпроса в Петрограде (1918-1926).
8 Возможно, речь идет о ст-нии "Сквозь облака фабричной гари..." Начатое в 1922 г., оно завершено весной 1923 г. В ССт-27 Ходасевич его не включил. 30 января 1923 г. он писал А. И. Ходасевич: "Напрасно ты обиделась, что я не хочу "переписать" для тебя "длинные" стихи, в них "666" строк и т.д. В тех стихах было шестнадцать
9 См. статью Н. Асеева "По морю бумажному" (КН. <...> Тление это, разложение, а не откровение духовного мира". См. также полемику с Асеевым в статье "Поэтическое хозяйство Пушкина" (Б. одно твое письмо, сказал им про твою нелюбовь к нему, и про то, как тебя покоробило, когда я стал его защищать. Я знал, как они на меня за тебя набросятся (они Ходасевича ни в грош не ставят и ненавидят), и только затем и говорил, изображая все в ином свете, чем это было в действительности" (в кн: Райнер Мария Рильке. Борис Пастернак. Марина Цветаева. Письма 1926 года. М., 1990. С. 180).
10 Следует ст-ние "Что ж? От озноба и простуды..."