Croft-House. Holywo od. Co Down. Ireland
6 августа 1924
Дорогой Михаил Осипович, через три дня - год, как мы с Вами не видались 1 . Год для меня пестрый и бродячий. Сейчас я временно в тихом месте, и хочется написать Вам. Почему-то хочется рассказать этот год, хотя бы внешне, потому что о внутреннем - сложно и трудно.
В начале ноября мы уехали из Берлина, в Прагу, ждать итальянскую визу. (Она была обещана, а в Берлине было невтерпеж.) В Праге живут русские профессора и писатели неолитического периода. Младшему, Вас. Ив. Немировичу, - 81 год. Они ходят в галошах и устраивают "едноту" 2 с чехами. А чехи - это богатые родственники, но из тех, кого не приглашают, когда ждут гостей. Они любят целоваться и давать деньги, но хотят, чтоб за это Лев Толстой почитался чешским писателем. К счастью, я не еднался и денег не брал, а лежал две недели в постели (фурункулез). Вскоре приехал Горький, а так как итальянской визы все еще не было, то мы все вместе поехали... в Мариенбад. Не думайте, что мне уже приходится лечиться от толщины. Нет, это были поиски тихого места. В Мариенбаде зимой - глушь, почти все отели и магазины заколочены. Снежные заносы и езда с колокольчиками. Жили очень тихо. Потом пришла моя виза, но развалились зубы. Пришлось вырывать все старые и делать новые. На это ушло 1 Ґ месяца. Только в начале марта мы с Ниной Ник. (вдвоем) уехали в Италию. Но денег уже оставалось мало: мариенбадские цены и зубы все испортили. Мы пробыли 8 дней в Венеции, которая, как ни странно, приметно одряхлела за тринадцать лет, что я не видал ее. Первое впечатление - гнетущее: прах, пыль, кажется - любой дом можно легонечко растереть между пальцами. Тинторетто в San Rocco 3 так почернел, что перед некоторыми вещами не стоит останавливаться: ничего нет. Нина все же успела сойти с ума, и только дожди выгнали ее из Венеции. Поехали во Флоренцию, но в поезде передумали и докатились до Рима. Там прожили три недели. Что успели, то видели. Больше не было денег, надо было садиться за работу. Поехали в Париж. Там прожили три с половиной месяца, довольно скверно и хлопотливо. В Париже я был в первый раз, но не стал ничего смотреть. Музеи отложены на осень. Сейчас - глаза не смотрят. Скажу по правде: даже в Италии, чтобы смотреть на прошлое, мне приходится делать над собой некоторое усилие.
В одну из трудных минут написал такие стихи:
<...> 4
А из Парижа поехали мы сюда, в Ирландию. Здесь у Нины двоюродная сестра, замужем за англичанином, еще с 1915 года. Живем здесь пятый день. Дом - огромный, на краю маленького приморского городка. Большой сад, много комнат, крахмальные салфетки, автомобиль, к обеду люди переодеваются. Из окна - залив и невысокие горы, немножко похоже на Крым возле Феодосии. Тихо до странности, очень зелено, поминутно то дождь, то солнце. Кажется, примусь за стихи, которых весь год писал очень мало. Я все сидел за "Поэтическим хозяйством Пушкина". Написал книгу в семнадцать листов (настоящих, сорокатысячных). Приблизительно 2/3 этой книги вышли в отдельном издании в России и, вероятно, Вам доставлены. В этих двух третях, изданных без моего ведома, напечатан черновик части моей книги, т.е. сделана перепечатка из "Беседы" {Прочее напечатано в других местах.}. В нее не вошли никакие мои поправки и дополнения, которых у меня очень много. Повторены все опечатки "Беседы" и прибавлена уйма новых, порой искажающих смысл вдребезги. Очень забавно, что вовсе пропал эпиграф из письма М.О.Г. 5 , пропал конец 13-й заметки, пропало все вступление к заметке о Наполеоне (15-я). Из одной заметки о "Русалке" (42-я) эти идиоты сделали девятнадцать (42-60), самовольно поставив цифры вместо звездочек. И все в этом роде, не перечесть. Книга загублена, во всяком случае - на то время, пока я не смогу переиздать ее. Признаться, я был очень огорчен. Но потом решил, что напишу Вам о своем отречении от этой книги; Вас попрошу сказать то же Цявловскому 6 (с приветом) - а до прочих, пожалуй, и дела нет. В общем, однако, эта история меня очень расстроила.
понемногу отошел от редактирования "Беседы". Сотрудничать продолжаю и на обложке значусь.
Пожалуйста, напишите мне сюда. Адрес - вверху письма. Я буду очень ждать Вашего письма, потому что по-прежнему люблю Вас и вспоминаю, наверное, чаще, чем Вы меня. Пожалуйста, передайте самый низкий поклон Марии Борисовне. Привет детям. Также поклон Цявловскому, которому непременно покажите это письмо, чтоб душа моя не болела. Только Вашим и его мнением я дорожу.
Нина Вам всем кланяется.
Ваш Владислав Ходасевич.
Комментарии
69. М. О. Гершензону. - Письма Гершензону. С. 34-35.
1 11 июня В. Ф. Ходасевич и Н. Н. Берберова переехали из Саарова в Берлин. В августе 1923 г. перед отъездом в Россию М. О. Гершензон с семьей тоже приехал в Берлин. Почти ежедневные встречи писателей отражены в "камерфурьерском" журнале:
"1 августа, среда. В Книгу. В кафэ. / Оболенская. - Гершензоны. Амфитеатров - Бахрах. С ним в рестор<ан>.
2, четв. На почту [В Нов<ую> Рус<скую> книгу]. На почту. / Мария Игн<атьевна>. Веч<ером> дома.
3, пятн. У Гершензона. / У Гершензона. / Гершензон, Бахрах. / Веч<ером> в ресторан (Муратов).
4, суб. Веч<ером> у Гершензона.
5, воскр. Гершензона. Бахрах. У Амфитеатрова (Немирович).
6, понед. У Гершензона (Шестов). Веч<ером> дома.
7, вторн. В банк. В Эпоху. / В кафэ, гуляли. / Бахрах. С ним у Ремизова и в кафэ.
8, среда. Осоргин - Кадашев - Антокольский, Гершензон. - Кадашев, Осоргин, Бахрах. Веч<ером> в рус<ский> рестор<ан>. (Осоргин, Бахрах).
9, четв. Бахрах, Гершензон. - В "Дни". В библиотеку. / Антокольский. - Гуляли. / Гершензоны (4). Веч<ером> - Гершензон. (Завтра он уезжает рано утром)".
1923 г.: "Посмотрел я жизнь наших в Берлине - Ловцких, Ремизовых, Лазарева и др.: не многим легче московской (я говорю только о внешнем). И притом призрачно, пустынно, одиноко. И странно: после всех жалоб, все без исключения настойчиво советовали мне не ехать в Россию, особенно Ремизов, - и притом аргументировали все только от внешнего" (М-6 / Публ. А. д'Амелиа и В. Аллоя. С. 288).
Многими эмигрантами отъезд Гершензона был воспринят как переход в политический стан врагов. Б. Зайцев в очерке "М. Гершензон" писал, не скрывая неприязни: "Что могло нравиться Гершензону в советском строе? Быть может, то, что вот ему, нервно-путаному, слабому, но с глубокой душой, "тип" в полушубке даст по затылку? Что свирепая, зверская лапа сразу сомнет и повалит все хитросплетение его умствований? <...> Гершензон не раз плакался на перегруженность культурой. В нем была древняя усталость. Все хотелось приникнуть к чему-то сильному и свежему. <...> И, стремясь к такому, готов был принять даже большевистскую "силушку" - лишь за то, что она первобытно дика, первобытно яростна, не источена жучком культуры" (Зайцев Б. К. Далекое. М., 1991. С. 427-428).
2 Чешско-русская - Общество культурных связей Чехии с Россией, помогавшее писателям-эмигрантам.
3 Сан Рокко - двухэтажное здание братства святого Рокко и церковь, которые расписывал Якопо сохранилось несколько десятков полотен и плафонов; в частности - "Моисей источает воду из скалы" - сюжет, который нашел отражение в стихотворении Ходасевича "Моисей" (1909-1915).
На молодого Ходасевича Тинторетто произвел огромное впечатление во время первой поездки в Италию летом 1911г.; имя художника упоминается в фельетоне "Ночной праздник". В ст-ние "Вечер" (1911) поэт любовно перенес сюжет картины Тинторетто "Бегство в Египет" - в творчестве Ходасевича случай не частый.
Ходасевич-поэт сознательно отказывался от чувственно-зрительных образов, наказывая себе: "Не надо красок. Сделать гравюру", - как записал он в тетради рядом со ст-нием "Хлебы" (см. БП. выступающие из времени: "...одни глаза" (см. статью Н. А. Богомолова "История одного замысла" - Русская речь. 1989. No 5).
4 Следует ст-ние "Хранилище". Впервые опубл. в журн. "Звено" (1924. 8 декабря). В приведенном в письме варианте первая строка звучит иначе: "Едва хожу, гляжу лениво..." (ср. в т. 1 наст. изд.: "По залам прохожу лениво..."). Имеются различия и в пунктуации.
5 Ходасевич просил разрешения у М. О. Гершензона сделать эпиграфом к кн. "Поэтическое хозяйство Пушкина" его слова из письма. Гершензон дал согласие: "Напишите так: "В трудные дни я не знаю большей радости, как читать Пушкина и делать в нем маленькие открытия"; и подпишите буквами или полным именем, - как хотите" (24 апреля 1923 г. - De visu. 1993. No 5. С. 33). При публикации эпиграф выпал.
6 Цявловскому (1883-1947) Ходасевич писал: "Посылаю Вам "письмо в редакцию". Нельзя ли его напечатать - где угодно. Нельзя - не надо, на Вас в обиде не буду. Посылаю, в сущности, для Вас.
Здесь о Пушкине пописывают - ужасно. Невежество лютое. Бурцев, напр<имер>, вздумал предложить новый текст "Памятника" - юмористический, иначе назвать нельзя. Он его "исправляет", но не по документам, а по собственному о чем простодушно и повествует. Кончается тем, что в его "редакции" даже рифмы не "сходятся", но он этого не замечает.
М. Гофман Ґ года тому назад умудрился напечатать морозовский текст X главы "Онегина" с одной или двумя своими поправками чтения. Но вступительную часть статьи он так ловко средактировал, не упомянув ни Морозова, ни Венгерова, что здешняя публика была уверена, будто Гофман "открыл" всю рукопись и впервые ее печатает. Кто-то, однако же, возмутился и написал "Письмо в ред<акцию>". Гофман вывернулся: "я, дескать, потому не поминал про Морозова, что каждому известно и проч.". Но, конечно, он бил именно на невежество. - Он вообще изрядно хлестаковствует, но - хворает и бедствует, а потому надо ему прощать. Кроме того, все же это единственный человек из тутошних, читавший Пушкина. Прочие - не читали". Начинает же Ходасевич письмо словами: "Я всегда очень любил и ценил Вас, а теперь, после смерти Михаила Осиповича, Вы для меня самый дорогой человек в России. Простите за сии "излияния": они искренни" (Париж, 29 июня 1925 г. -
Из писем Ходасевича к М. А. Цявловскому и М. Д. Беляеву видно, как задыхался он от отсутствия необходимых книг для работы над Пушкиным. Беляеву он писал: "Право, не беспокоил бы Вас, но ни Пущина, ни Саитовской переписки, ни Брюс<овской> "Гавр<иилиады>" нет здесь ни в библиотеке, ни у частных лиц. А нужно - до зарезу..." (Сааров, 21 мая 1923 г. - ИРЛИ. Ф. 24. Ед. хр. 238).