17 декабря 924
Ваше письмо от 23 октября получил я только третьего дня. В последних числах октября уехали мы из Ирландии, дней шесть пробыли в Париже, потом поехали сюда, через Рим, в котором провели всего 1 Ґ суток. За это время Вяч. Иванович дважды не застал дома меня, а я столько же раз - его. Так мы и разминулись, ибо я не мог дольше пробыть в Риме.
В конце концов, 9 ноября очутились мы здесь, в Сорренто 1 . Живем по-прежнему, с Горьким, который силою вещей становится для нас "тихой пристанью". Здесь проживем до весны, а то и до лета. Я бы остался и дольше, но боюсь, что наступит безденежье и погонит в Париж, о котором думаю с ужасом. Разумею "русский" Париж, который все безнадежнее погрязает в чистейшем черносотенстве. Уже весной я пришелся там не весьма ко двору. Что же будет теперь, когда Н. А. Бердяев официально объединился с Коковцовым 2 и они вместе строят "Сергиевское подворье"? 3 (Сие следует понимать вполне буквально, отнюдь не метафорически.)
Уже четыре месяца, как не написал я почти ни строчки (3-4 неважных стихотворений не считаю). В стихах у меня очередной период застоя, а статьи выходят злобные + такие, что ни в каком пункте земного шара их не станут печатать.
Пробую написать воспоминания о Брюсове, но их тоже вряд ли напечатаю, потому что часть пришлось бы выкинуть, ибо она касается живых людей, а в остальном - слишком мало хорошего вспоминается. Мещанство, грубость, казенщина.
Вообще, я, признаться, подавлен всем, что творится на свете. Поэтому - что ни начну писать - кажется мелким, ненужным, главное - бессильным.
Изнываю от зависти к Р. Роллану. Вот счастливец! Каждый месяц присылает по рукописи, преисполненной заглавных букв и прописных истин. Вопросы Человечества, Свободы, Красоты, Науки, Религии, Искусства, Знания, Духа, Гуманности, Любви, Смерти, Долга и всего прочего, а также Задачи Прошедшего, Настоящего и Будущего трактуются с необыкновенною Широтою и Фанфаронством. Каждые две недели присылает он Горькому по письму, в котором, захлебываясь от саморекламы, ораторствует о Творчестве и о Горизонтах. И все это - в необыкновенно цветистых метафорах, в которых при "поверке воображения рассудком" концы с концами никак не сходятся. Несчастная Берберова, обливаясь потом, старается все это переводить так, чтобы французская Красота по-русски не обнаруживала своего Пустословия. (Этим ужасным ремеслом она зарабатывает свой Хлеб!.. О да, это Голод тела толкает ее добывать Орех Истины, дробя Коросту Глубокомыслия Щипцами Языкознания!..)
31 декабря
На этом месте я было отложил продолжение письма, - но Бог меня покарал за злословие. Дня три мучили разные неотвязные люди и дела, - а потом взяло да зачесалось в ухе. Я почесал. Не проходит. Я почесал покрепче. А на другой день стало нарывать, и произошел небольшой, но мучительный нарыв в ухе. Тут уж было не до писем. Сегодня все это почти кончилось, второго нарыва, надеюсь, не будет. С забинтованной головой встал я вечером с постели - и собираюсь встречать Новый год. Наши шумят и устраивают ужин. Говорят, натащили каких-то веток, на которых сразу висит по тридцать штук апельсинов. Все это очень мило, но к Новому году нужны не апельсины, а снег. А у нас снег виднелся дня три на горах, поправее Везувия, за Помпеей, - да и тот давно стаял.
Тоже и Рождество было ненастоящее.
Возле маленькой церквушки, по соседству с нами, был крестный ход. Во время него пускались неистовые фейерверки и шла просто пальба, самая обыкновенная и неистовая, при помощи чугунков, набитых порохом. Степенный молодой человек, вроде приказчика, нес на руках деревянно-розового Bambino. Над ними обоими держали плоский китайский зонтик из розовой материи. Я восхитился лукавой серьезностью, с которой священник, встречая процессию на паперти, принял младенца из рук приказчика. Я зашел в церковь; служба торопливая и неблаголепная. Ее и не слышно было за несмолкаемой пальбой, которую, видимо, здешний Бог очень любит. Пальба, впрочем, имеет, как и везде, большое агитационное значение. Следственно - да будет пальба! - Великолепный эффект: именно сию секунду бабахнули у меня под самым окном - на сей раз уже в честь Нового года. - Я иду ужинать.
1 января
Простите, милый Михаил Осипович, - это письмо становится похожим на дневник. Но сегодня его нельзя было отправить: почта закрыта.
и Мицкевича. Сейчас читаем "Dziady" 4 , и я с огорчением вижу, до какой степени у такого большого поэта душа была "заложена" национализмом, - я иначе не могу выразиться: заложена - как заложен бывает нос: дыхание трудное и короткое. Вся III часть этим обескрылена безнадежно. Чем выспренней ее внешняя поэтичность, тем прозаичнее она внутренно. Если Пушкин читал ее целиком, то, быть может, этот прозаизм должен был рассердить его всего больше, - больше чем ненависть к России. -
Пожалуйста, напишите о себе. Мне все про Вас любопытно, до самых мелочей. Когда думаю о России, всегда вспоминаю Вас, тотчас же. Можете принять это за объяснение в любви.
Будьте здоровы. Крепко жму Вашу руку.
Ваш Владислав Ходасевич.
Villa "Il Sorito" (Это так только называется).
Capo di Sorrento (Napoli).
Писать надо заказным.
Комментарии
72. М. О. Гершензону. - Письма Гершензону. С. 38-39.
1 Запись в "камерфурьерском" журнале: "9, четв. В 9 ч. утра из Рима. В 6 ч. - в Сорренто" (АБ). Отмечено также 16 ноября, воскресенье - переезд в "Il Sorito", где Ходасевич и Берберова проживут до 18 апреля 1925 г.
2 Владимир Николаевич (1853-1943) - министр финансов России в 1904-1914 гг., крупный банкир. В Париже продолжал заниматься банковской деятельностью.
3 Летом 1924 г. в Париже на пожертвования эмигрантов был куплен участок земли и на нем - бывшая немецкая церковь. Летом 1925 г. здесь открылся Богословский институт. См. статью М. Осоргина "Воспоминание о приобретении Сергиевского Подворья" (ВРСХД. 1987. III. No 151).
4 "Dziady"
Эту поэму Ходасевич перечитывал, готовя том переводов А. Мицкевича, искал в журналах фрагменты, переведенные на русский, сравнивал разные переводы и обсуждал с М. О. Гершензоном их достоинства и точность (см. письмо Ходасевича от 14 января 1916 г. - Письма Гершензону. С. 21).
Строки из поэмы "Дзяды" он сделал эпиграфом к тетради 1918-1919 гг., написав ниже дарительной надписи: "1918, 12 января. Другу моему единственному от Анютки" -
łuchajcie i zwa?cie u siebie,
Ze według Bozego roskazu:
Kto nie dotknął ziemi ni razu,
Ten nigdy nie mo?e byc w niebie (Dziady. Ч. I).
( РГАЛИ .
В переводе Л. Мартынова:
Слушайте вы все и разумейте,
Знайте - так Господь повелевает:
Кто с землей не знался здесь на свете,
Букв. перевод: ...тому, кто не коснулся земли, никогда не быть в небе!