[15 ноября 1925 г.]
Villa Roger,
avenue de Louvois.
Chaville (S et O)
Милый друг, спасибо Вам за письмо. Если б Вы знали, как я был рад его получить! Не знаю, почему не писал Вам: вероятно, потому же, почему и Вы мне. Зато, кажется, не было дня, чтоб не вспоминал Вас. О сыне же Вашем знал 1 , только не мог добиться имени до самой нынешней весны. А весной мне сказала его в Риме Катя 2 .
Трудно, точней - невозможно мне рассказать о себе. Должно быть, я как-нибудь изменился, но самому незаметно. После Берлина я много ездил, и это, кажется, было главным признаком моего существования. Вы только подумайте: не считая разных мелких городов, побывал я после Берлина в Праге, Мариенбаде, опять в Праге, в Вене, в Венеции, в Риме, в Турине, в Париже, Лондоне, Бельфасте, опять в Лондоне, Париже, Турине, Риме, в Неаполе, в Сорренто, в Риме, в Париже, в котором и "под" которым живу теперь, к счастию, уже семь месяцев, меняя только квартиры. И то надеюсь в нынешней просидеть до 1 октября будущего года. А то ведь я однажды подсчитал число комнат, в которых жил или ночевал. Знаете, сколько, не считая, конечно, вагонов и кают? 42. Уверяю Вас, это хлопотливо.
Вы, вероятно, знаете, что в общей сложности почти два года я прожил с Ал. Макс. Думаю - это кончено теперь навсегда, не по личным причинам. Личные, домашние отношения наши ничем не омрачены, но есть глубокие принципиальные расхождения. Вернее - расхождения в поступках, в делах. На словах мы сходимся, а как до дела дойдет - у меня дела те же, что и слова, у него же расходятся. Я устал, больше не хочу, что нам играть в коня и трепетную лань? 3
Вы, вероятно, знаете еще об одном моем "расхождении" - с Бор. Ник. Если он Вам рассказывал, то - неверно. Однако это расхождение, в котором я был оскорблен не только незаслуженно, но и "за мое же добро" (о, большое добро!) и внезапно (для самого даже Б.Н., ибо спьяну, в дурацкой истерике), - мне гораздо больнее. Ибо - знаю цену его вечной лжи, его притворству, его последнему пошлейшему ничтожеству - и тому чудесному в нем, за что, конечно, давно простил ему все. Напишите, пожалуйста, мне о нем. Мне легко простить его, ибо моя совесть перед ним чиста. Он ужасно отплатил - не одному мне, а целому кругу людей, которому обязан многим.
В последнее время работаю очень много, иногда - слишком. Живу не голодая, но бедно. И - Вы удивитесь - расчетливо. Нина тоже много работает и к тому же готовит. Пишу много всякого, ради пропитания. Для души - стихи (мало, как всегда) и повесть 4 , которую начал, которую наполовину уже проел - а продолжать мешает каждодневная работа.
Нюра писала мне, что ей кто-то сказал, будто видел мою новую книгу стихов. Интересно мне, кто сказал, потому что я такой книги не видел. Подумываю о ней - это верно. Вот Вам последнее, что я написал.
<...> 5
Что ж еще рассказать Вам? Лучше Вы расскажите. Пожалуйста, поцелуйте Шуру, младенца, мною не виданного, и Федю. Нина тоже целует всех, любит и помнит очень. Пожалуйста, особливо скажите Соф. Сем., что я целую ее руки со всей любовью и нежностью, на какую способен.
Ваш Владислав.
P.S. Не в службу, а в дружбу: спишите стихи мои и дайте Нюре. Я ей на днях напишу, но еще раз переписывать собственные стихи - сил нет.
6 . Замечательно интересно, достаньте. А здесь советские издания очень дороги, да и не все доходят.
Комментарии
81. Б. А. Диатроптову. - НН.
1 Диатроптов Даниил Борисович родился в 1923 г. Его воспоминания об отце, о семье см. в том же номере НН.
2 Катя - Екатерина Сергеевна Урениус, жена П. П. Муратова.
3 Парафраз из поэмы Пушкина "Полтава" (1828).
4
5 Следуют ст-ния "Баллада" и "Звезды".
6 Первая заметка о Ходасевиче, похожая на политический донос, появилась в No 36 за 1925 г. в ленинградском еженедельнике "Жизнь искусства": "Итак, вчерашний прихлебатель покойного ленингр. Дома Искусств и бывший лектор лит. кружков В. Ходасевич - ныне певец реакции и столп монархизма..." (С. 14). В No 41 последовало продолжение: "Влад. Ходасевич раз навсегда стал непременным черносотенцем и глашатаем самодержавия. <...> Очевидно, поэт Ходасевич решил никогда не вступать на территорию СССР. Тем и лучше. В нашей стране нет места подобным шарлатанам и негодяям" (С. 8).
Две первые заметки были анонимными, третья "Ходасевич, Адамович, Иванов и К 0 ", обвинявшая Ходасевича в двурушничестве и черносотенстве, подписана "Г. А.". Ходасевич понимал, что написал ее редактор газеты Гайк Адонц, что, скорее всего, это заказная кампания. С этого времени он, по существу, прекращает переписку с Россией. Свои письма к А. И. Ходасевич адресует "Софии Бекетовой" (ее псевдоним), сам подписывается "В. Медведев". Редкие приезжающие из СССР боятся встреч с эмигрантами. См. рассказ Н. Н. Берберовой о встречах в Париже с О. Д. Форш, которая сказала, что в советском посольстве ей официально запретили видаться с Ходасевичем: "Мы стояли посреди комнаты, как потерянные.
(Берберова. С. 271). Ср. этот эпизод с рассказом самой Форш о парижских впечатлениях, записанным К. Чуковским: "Рассказывала об эмигрантах. Ужаснее всего - Мережковские - они приехали раньше других, содрали у какого-то еврея большие деньги на религиозные дела и - блаженствуют. Заразили своим духом Ходасевича. Ходасевич опустился - его засасывает" (Чуковский К. Дневник 1901-1929. С. 441).