Поиск по творчеству и критике
Cлово "THOMA"
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: не раз звучали в стихах Пушкина. В частности, рифма "смелый - поседелый" снова всплыла наружу и, что характерно, снова в связи с приведенными стихами из "Руслана и Людмилы". Три соперника Руслана с окончанием поэмы не исчезли из пушкинского творчества. В стихах о Клеопатре они воскресли тремя соискателями царицыной любви: Рогдай стал Флавием, Фарлаф - Критоном, а "младой Ратмир" тем "последним" юношей, который "имени векам не передал". И как в "Руслане и Людмиле" было сказано: Один - Рогдай, воитель смелый, - так теперь почти повторяется: И первый - Флавий, воин смелый, В дружинах римских поседелый... Круговое движение рифмы закончено: "престарелу - поседелу"; отсюда - "поседелый - пределы - смелый" и - обратно к "поседелый". Таков многолетний ход звука - от моськи до римского воина. История другой рифмы еще более любопытна. Пушкин срифмовал: 1815 (?): Младость - радость ("Роза"). 1816: Радость - младость ("Заздравный кубок"). Младость - радость ("Послание к кн. А.М.Горчакову"). Сладость - радость ("Любовь одна..."). Радость - младость ("Фавн и пастушка"). Сладость - радость ("Пробуждение"). 1817: Младость - радость ("К ней"). Радость - сладость ("Простите, верные дубравы..."). Младость - радость ("Добрый совет"). Радость - младость ("Именины"). 1818: Сладость - младость - радость ("К портрету Жуковского"). 1819: Гадость - радость ("Все призрак, суета..."). Радость - младость ("Руслан и Людмила", V). 1820: Младость - радость ("Погасло дневное светило..."). Младость - радость ("Кавказский Пленник"). Младость - радость (Там же). Сладость - радость (Там же). Радость - младость (Там же). Сладость - радость (Там же). 1821: Сладость - младость ("Дева"). 1822: Младость - радость ("Братья-разбойники"). Радость - сладость ("Адели", черное.)....
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: тома. Их появление почти совпало с годовщиной того дня, когда автору была присуждена премия Нобеля. Для каждого писателя появление "собрания сочинений" - то же, что для живописца - ретроспективная выставка. Тут поневоле подводятся итоги, обозревается и неизбежно пересматривается прошлое. Такой пересмотр всегда полезен и поучителен. Но он сопряжен и с известным риском, которому подвергается не только автор, но и читатель. Перечитывая вещи, давно нам знакомые, мы невольно их видим в новом свете. Слово, некогда прозвучавшее в одной обстановке, по-иному звучит в другой, в нынешней, да и сами мы, меняясь с годами, воспринимаем его не совсем так, как восприняли некогда, в ту пору, когда услыхали его впервые. Словом, тут происходит явное испытание временем, и этому испытанию подвергается не только само произведение, но и наше понимание. Перечитывать то, что когда-то волновало и нравилось, всегда несколько боязно: не было ли ошибкою наше восхищение, не напрасно ли мы растратили "жар души", который всегда отдаешь любимому автору? Еще печальней, когда разочарование постигает нас неожиданно. Так, например, было со мною несколько лет тому назад, когда я вздумал перечитать прозу Федора Сологуба: я прочел "Жало смерти", потом "Мелкого беса" - и у меня не хватило мужества приняться за "Творимую легенду". Однако ж, бывает обратное: радостное сознание того, что некогда прочитанное заключает в себе...